Тревожным и коротким оказалось женское счастье Матрёны Васильевны. Родительский дом, в который Иван Курцев, как и трое его братьев, привёл молодую жену, цел и сегодня. Давно поменял хозяев, состарился, но продолжает исправно исполнять предназначенную службу.
Профессия колхозного тракториста крайне редко позволяла супругу быть с семьёй. С ранней весны он дневал-ночевал на полях Староалександровского колхоза имени Ворошилова. Зимой неделями ремонтировал железного коня в мастерских МТС имени Вильямса. Затяжной оказалась и командировка в 1936 году на строительство Домашкинского водохранилища, где поменял привычный плуг на скрепер. Его приезды в редкие выходные были для семьи и малышей праздником, а привезённые на гостинец конфеты – невиданным лакомством.
Из этого дома красноармеец Курцев дважды уходил на войну. В 1939‑м на Финскую, как тогда говорили, а в июле 1941‑го на Великую Отечественную, распростившись с многочисленной роднёй, женой и тремя детьми: Михаилом, Шурой и четырёхмесячной Машенькой. Оказалось, на этот раз навсегда.
Ничем не выделялась их сельская пятистенная изба из остальных домов, но одно преимущество было явным: ивовый плетень, отгораживающий их двор от когда‑то пристроенного впритык общего колхозного двора, на котором содержались колхозные лошади, не был серьёзной преградой для кур. Выходило, как в сказке: и лошади не в обиде, и пеструшки-рябушки сыты. Настоящим везением обернулось для Матрёны соседство, особенно в войну.
В том же 41‑м получила семья похоронку: «Ваш муж Курцев Иван Гаврилович, 1908 года рождения, рядовой, линейный надсмотрщик связи 515 отдельного линейного батальона связи 7‑й армии, погиб под Ленинградом».
– Яички в доме всегда были, а вот с хлебом… – вздыхает младшая, уже 70‑летняя дочь Матрёны Васильевны, Мария Ивановна Свиридова, – до сей поры, как наяву, себя вижу трёхлетней девочкой.
– На‑ка, дочка, – к очищенному яичку протягивает мама кусочек хлеба, сохранённый от своего обеда в поле и разделённый на нас троих. С виду белый, аппетитный, а откусишь – хина-хиной.
– Мама, хлебушко горький! – жалуюсь, чуть не плача.
– А ты не думай, что он горький, кушай, всё сытнее будет.
– Откуда горечь бралась – не знаю. От того, быть может, что в скирдах зиму необмолоченным лежал – заплесневел.
Мы трое и остальные внучата росли под присмотром бабушки, Анны Алексеевны (маминой свекрови). Мама работала колхозной поварихой. Её золовка, Агафья Гавриловна, штурвальной в паре с комбайнером Герасимом Петровичем Радцевым, потерявшим глаз ещё до войны. Чуть повзрослев, увязывалась я за мамой в надежде, что нальёт она и мне затирушки. Помню: отобедав, женщины и редкие мужчины, вылезая из‑за стола, обязательно наказывали: «Матрёна, ты завтра затирушку погуще свари».
– Рада бы, бабы, но муки выдают, сами видите, горсточку.
– Трудно было, что и говорить, – помолчав, продолжает рассказ из военного детства моя собеседница. – И потому, как ни боязно было и опасно, а в уборочную страду решались женщины от безвыходности горсть зерна в карман или мешочек для детей насыпать. В село с водовозом стремились на пустой бочке уехать. В неё и прятали утаённое. Усаживались плотно. А случалось – председатель навстречу – дрожали от страха. Знали: не острасткой прозвучит из уст товарища Саблина слово «тюрьма».
– Я для вас Бог и царь! – хвастливо куражился председатель над стариками, вдовами и солдатками. – Хочу озолочу, а захочу – в ложке утоплю!
И слово держал.
От автора строк: Мне эту фразу во время бесед из раза в раз и слово в слово повторяли, как пример, люди взрослых на то время возрастов.
Это тема отдельного очерка. А лозунг «Всё для фронта, всё для Победы!», несмотря ни на что, претворялся зримо Матрёной Васильевной, трактористами, штурвальными, рядовыми колхозницами, детьми-школьниками не благодаря чинимым жестокостям и насилию, а вопреки!
